Последний русский царевич
27 июня 1718 года Санкт-Петербург торжественно праздновал очередную, девятую годовщину победы в Полтавской битве. По Неве перед Летним дворцом Петра I прошли украшенные флагами военные суда, жители города услышали традиционный пушечный салют, а затем насладились зрелищем фейерверка. В этот торжественный день только немногие особенно приближенные к царю участники мероприятий знали, что накануне вечером оборвалась жизнь старшего сына Петра IАлексея Петровича... Но даже те немногие, кто знал, были поражены невозмутимостью его отца.
В тот же день русским послам в европейских столицах были направлены инструкции о том, как описывать и объяснять смерть царевича. Официальной причиной безвременной смерти был объявлен апоплексический удар, поразивший Алексея во время оглашения смертного приговора, но, впрочем, не помешавший ему в присутствии министров и сенаторов причаститься и перед кончиной примириться с отцом.
Общепринятое объяснение трагической судьбы царевича хорошо известно. Оно гласит, что Алексей, выросший во враждебной Петру и всем его начинаниям атмосфере, попал под пагубное влияние реакционного духовенства и отсталой московской знати. Когда же отец хватился, было уже поздно, и все усилия перевоспитать сына привели лишь к тому, что тот убежал за границу. На следствии, начатом по его возвращении, выяснилось, что вместе с немногими приверженцами Алексей с нетерпением ожидал смерти царя и готов был уничтожить все сделанное им.
Суд сенаторов и высших сановников вынес виновному в измене смертный приговор, ставший своеобразным памятником принципиальности Петра I.
Даже первого взгляда на эту складную схематичную версию свершившейся трагедии достаточно, чтобы увидеть в ней явные наспех сконструированные в пропагандистских целях объяснения, порождаемые осознанием «государственных интересов». Но эти объяснения мало соответствовали действительности. В результате была создана «удобная» версия причин смерти последнего русского царевича, в которую, учитывая роль Петра Великого в государственном переустройстве России, постепенно заставили всех «уверовать».
Чем же в реальности мог быть вызван конфликт царя-преобразователя с собственным сыном и наследником?
Алексей родился 18 февраля 1690 года в селе Преображенском через год с небольшим после свадьбы царя и его первой жены Евдокии Лопухиной. Рождение сына Алексея стало поводом для долгожданного возвращения Петра к семье, но… ровно на один день. Молодой отец с первых дней проявлял редкое безразличие к своему первенцу и потенциальному наследнику царского престола. Впрочем, и рождение второго сына, Александра, тоже оставило его равнодушным. Мальчик прожил всего семь месяцев, и даже на его отпевании в Успенском соборе государя «к выходу не было»…
Алексею было всего два года, когда у Петра начался десятилетний роман с Анной Монс.Ему было только четыре, когда отец окончательно ушел из семьи, а вскоре и фактически лишил его матери, отослав жену в Суздальский Покровский монастырь.
Воспитанием Алексея занялась тетка царевна Наталья Алексеевна (сестра Петра I), которую он недолюбливал. В качестве учителей к царевичу были приставлены Никифор Вяземский и немецкие воспитатели: сначала Мартин Нейгебауэр, а затем Генрих Гюйссен, общий же надзор за ними должен был осуществлять назначенный обер-гофмейстером безграмотный любимец царя Александр Меншиков (идеальный человек эпохи Петра, прошедший карьеру от денщика до фельдмаршала). Впрочем, светлейший князь не слишком обременял себя непривычными обязанностями.
Тем не менее царевич получил неплохое образование, хорошо знал немецкий и французский языки, латынь, очень любил читать. Если верить отзывам Гюйссена (в письме к Лейбницу), царевич был прилежен, любил математику, иностранные языки и жаждал познакомиться с чужими странами. Занятия науками прерывались Петром для поездки в Архангельск в 1702 году и для участия в походе к Ниеншанцу. Петром руководило, по-видимому, желание приучить царевича к военным трудам, но при этом нельзя было ожидать блестящих успехов в науках. В 1704 году четырнадцатилетний юноша был вызван отцом в армию и наблюдал за осадой и штурмом Нарвы. «Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру, – заявил сыну Петр. – Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы Он наказал тебя в этой и в будущей жизни».
Общество, которое окружало Алексея Петровича, состояло из Колычевых, его домоправителя Еварлакова, родственников царицы Натальи Кирилловны, Нарышкиных, множества духовных лиц. Особенным влиянием пользовался духовник царевича, протопоп Верхоспасского собора Яков Игнатьев, старавшийся поддержать в нем память о материкак невинной страдалице от неукротимого нрава отца.
Петр внимательно следил за тем, чтобы Алексей не имел никаких контактов с матерью. Царевич же постоянно опасался слежки и доносов. Этот неотступный страх стал почти маниакальным. Так, в 1708 году, во время шведского вторжения, Алексею было поручено наблюдать за подготовкой Москвы к обороне, но исправное исполнение этой задачи неожиданно вызвало гнев и упреки в бездействии от государя-батюшки. Реальной же причиной недовольства царя, скорее всего, был визит Алексея в монастырь к матери, о котором Петру тут же донесли. Царевич Алексей пытался найти себе достойное место в проводимых Петром реформах и быть полезным отцу, но незаслуженные обиды, чинимые ему Петром, и интриги ближнего окружения царя, не желавшего ни с кем делиться «его любовью», вызывали постепенное отчуждение Алексея от государственной деятельности. Царевич не был врагом деяний своего отца, просто в какой-то момент, устав сопротивляться плотной толпе фавориток и любимцев Петра, он занял позицию стороннего наблюдателя в процессе формирования новой России.
Царевич был истинно верующим человеком, но страх, внушаемый Петром, не давал ему покоя и в Божием храме. Дело в том, что отец, поощряя доносительство, был не склонен считаться даже с тайной исповеди, поскольку считал «интересы государства» выше любых священных таинств. В голове же у царевича уже было много отнюдь не благообразно-сыновних мыслей.
В 1710 году царевич был отправлен в Германию – учиться и одновременно подбирать подходящую матримониальную партию среди иностранных принцесс. В первый раз в истории русскому царевичу приходилось жениться на иноверке! До серьезной ли учебы перед страхом Божьего наказания! Поэтому, вернувшись в Россию и представ перед отцом на экзамене по черчению, он был настолько перепуган, что не нашел ничего лучшего, как выстрелить себе в правую руку…
Современнику, не испытавшему на себе страх перед всеподавляющей личностью Петра, проще всего уличить царевича в малодушии. Но его ли в том вина? Царя окружала тягостная атмосфера, он был мало похож на рассудительного и справедливого властителя. Вспыльчивый и резкий, он был страшен в гневе и очень часто наказывал (в том числе унизительными побоями), даже не вникая в обстоятельства дела. Петр не терпел рядом с собой волевых людей, не подчиненных полностью и безраздельно его собственной воле. Могли ли в такой обстановке у царевича Алексея быть сформированы волевые качества? Ответ очевиден …
Оправданием Петра может быть только то, что он не искал личных благ, вся его жизнь без остатка была примером беззаветного служения своему Отечеству. Он был великим тружеником и генератором множества идей. Истязая себя этим гражданским подвигом, он, зачастую совершая ошибки, с упорством титана вел русский народ по эволюционной лестнице, перескакивая через одну, а порой и несколько ступеней. По словам известного историка Евгения Викторовича Анисимова, «характерным для многих петровских сподвижников было ощущение беспомощности, отчаяния, когда они не имели точных распоряжений царя или, сгибаясь под страшным грузом ответственности, не получали его одобрений». Что говорить о юном царевиче, когда такие сановники, как генерал-адмирал и президент Адмиралтейств-коллегии Апраксин, писали царю в его отсутствие: «Истинно во всех делах как слепые бродим и не знаем, что делать, стала везде великая расстройка, а где прибегнуть и что впредь делать, не знаем, денег ниоткуда не везут, все дела становятся».
Историк Игорь Анатольевич Христофоров писал: «Такое положение дел формировало в обществе образ Петра не как реформатора (ведь реформы предполагают преобразование, «улучшение» прошлого), а как создателя новой России «из ничего». Но, лишившись символической опоры в прошлом, его творение воспринималось как существующее благодаря исключительно воле Петра. Поэтому царь был одержим мыслями о судьбе своего наследия. К своему единственному наследнику Алексею Петр также предъявлял неисполнимые требования – быть продолжателем его дела и самим существом этого дела: «Сын основателя не может сам стать основателем, пока не разрушит свое наследство»… Петр требовал от Алексея следовать своему примеру – быть разгневанным Богом, чья цель – разрушение и созидание нового, его образ – это образ завоевателя, отвергающего все предшествующее…»
Ломая волю и духовные основы характера царевича, воспитанного на ценностях русских национальных православных традиций, Петр заставил его подчиниться своему решению и выбрать спутницу жизни за границей. 14 октября 1711 года в саксонском городе Торгау в присутствии царя Алесей женился на родственнице австрийского императора Карла VI (сестре его жены) Софье Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской.
Несмотря на то, что первое впечатление молодых людей друг о друге были вполне благоприятным, их брак трудно назвать счастливым. Жениху исполнился 21 год, а невесте – 17. Как и всякая девушка, София Шарлотта надеялась на счастье, и казалось, что этим мечтам удалось сбыться.
Алексея же, воспитанного в строгом православии, беспокоило то, что его жена была лютеранкой; он надеялся, что по приезде в Россию принцесса сможет понять и принять его страну и поменяет веру. Однако принцесса и после переезда в Россию оставалась отчужденной и далекой немкой(Шарлотта и все ее придворные сохранили свое лютеранское вероисповедание), не желавшей сближаться ни с мужем, ни с царским двором.
Тем не менее царевич хоть и не проявлял инициативы к государственной деятельности, но и не сидел сложа руки.Сразу после свадьбы Петр отправил его в Польшу для обеспечения поставки провианта для русской армии. С переносом театра войны в Померанию у Алексея дел еще прибавилось. Он принял участие в походе под Штеттин. Походная жизнь и частые длительные поездки по поручениям отца, во время которых он начал много пить, способствовали явному охлаждению Алексея к жене.
Несмотря на это, немецкая принцесса оказалась вполне способна на то, что ожидалось от нее в первую очередь. Согласно условиям брачного договора, дети Алексея и Шарлотты должны были быть православными. В 1714 году у четы родилась дочь Наталья, после чего принцесса писала Петру, что, хотя она на этот раз и не смогла родить наследника, в следующий раз надеется быть счастливее. Сын, будущий император Петр II, действительно появился на свет уже в следующем году. Однако вопрос о правах Алексея и его потомков на российский престол к этому времени поднялся вновь…
Ситуация сильно осложнилась тем, что ребенка ждала и царица Екатерина. Разумеется, подобные обстоятельства не самым лучшим образом отразились на душевном состоянии принцессы, да и здоровье ее было сильно расстроено: за десять недель до родов, спускаясь с лестницы, она упала и сильно ударилась спиной о ступени. С того момента ее беспокоила постоянная боль в левом боку и животе.
В полночь с 11 на 12 октября 1715 года Шарлотта благополучно родила сына, нареченного в честь деда Петром. Двенадцать дней спустя царица Екатерина тоже родила сына, которого также назвали Петром...
Впервые дни после рождения сына состояние Софии Шарлотты не внушало тревог: она, несмотря на возражения докторов, сама кормила новорожденного. Но на четвертые сутки у нее начались сильнейшие боли в животе, появился озноб. Больная металась в бреду. Так продолжалось еще четыре дня, в течение которых царевич не отходил от жены...
Спустя десять дней после родов, 22 октября, София Шарлотта скончалась в возрасте 21 года, оставив годовалую дочь и десятидневного младенца-сына.
Существуют сведения, что после смерти Софии Шарлотты Петр I лично «смотрел анатомию кронпринцессы», то есть производил вскрытие ее тела, вероятно, с целью выявления причины столь неожиданной и скоротечной смерти принцессы. 28 октября принцесса была похоронена в Петропавловской крепости.
Между тем в результате рождения у жены царя Екатерины сына Петра (по какому-то мистическому посылу он умер в четырехлетнем возрасте, через год после казни царевича Алексея) единственный до того наследник – Алексей – перестал быть таковым.
Надо сказать, что царевич попал в довольно странное положение. Он явно не вписывался в петербургскую жизнь и, судя по всему, неизменно вызывал раздражение отца. От этого он еще больше замыкался в себе и делал все невпопад. Немногочисленные поручения Петра старался выполнять буквально, но не проявлял при этом никакого воодушевления. В итоге царь, казалось, махнул на него рукой. «Быть мне пострижену, и буде я волею не постригусь, то неволею постригут же, – делился царевич с близкими своими мыслями. – И не то чтобы ныне от отца, и после его мне на себя того ж ждать… Мое житье худое!»
Расчищая дорогу к престолу для своего сына, царица Екатерина постоянно, по капле, формировала мнение Петра, выставляя достоинства царевича Алексея Петровича ниже желаемых. Но было еще одно обстоятельство, которое беспокоило Екатерину, – по религиозным соображениям ее брак с Петром I не признавался церковью. По церковным канонам Екатерина приходилась царю Петру внучкой и племянницей одновременно, поскольку ее крестным отцом был царевич Алексей (сын Петра), а крестной матерью – старшая сестра Петра, царевна Екатерина.
Ждать смерти отца, даже желать ее – страшный грех! Но когда глубоко верующий Алексей признался в нем на исповеди, он вдруг услышал от духовника Якова Игнатьева: «Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти». Оказалось, что его личная проблема имела и иное измерение: грозный и нелюбимый отец был еще и непопулярным государем у своих подданных. Сам же Алексей автоматически превращался в объект надежд и упований недовольных.
По сформированному историографами за три столетия мнению, политика Петра вызывала недовольство только у реакционных «приверженцев старины». Но это – грубая фальсификация. Тяжело приходилось всем: и народу, который изнемогал от поборов и бесконечных нововведений; и духовенству, страдавшему из-за жесткого государственного гнета; и представителям элиты, уставшим от постоянных перемен и все новых обязанностей, возлагаемых на них царем.
У Алексея с отцом были принципиальные расхождения в понимании путей развития России. Его политическая программа, насколько можно судить по сохранившимся данным, сводилась к окончанию войны, сокращению армии и особенно флота, облегчению податей. У царевича вызывало отторжение все, что касалось образа Петра как завоевателя, покорителя и созидателя «нового мира», куда вход царевичу оказался заказан. Таким образом, царевич действительно мог сыграть роль, обратную символической роли отца, – «созидателя наоборот». Сегодня сложно говорить о том, что могло бы произойти, если бы Алексей оказался на троне. Но, как показал опыт последующих царствований, едва ли речь могла всерьез идти о реальном отказе от достигнутого и возврате к мифической «московской старине»… В общественной жизни и мировоззрении России было слишком много «неотменимо нового».
Октябрь 1715 года выдался для Алексея Петровича тяжелым: рождение долгожданного наследника (будущего императора Петра II– последнего представителя дома Романовых по мужской линии), тяжелая и мучительная смерть жены, глумление Петра над ее мертвым телом и официальные письма отца, в которых царь упрекал сына в том, что тот не интересуется «правлением дел государственных», «паче же всего» воинским делом. В свойственной ему экспрессивной манере Петр сетовал: «Еще ж и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо, сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому ж столько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться…» Завершались письма угрозой лишить царевича наследства в случае, если он не «обратится». Подавленный ударами судьбы, по совету близких людей, опасавшихся худшего, Алексей в письме царю отослал формальный отказ от короны в пользу только что родившегося брата Петра (сына Екатерины). Но никакие клятвенные отречения не могли успокоить царя, умело распаляемого Екатериной. Видя состояние царевича, Петр требовал от него все большего: «Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах».
Прежние предположения царевича сбывались как по писаному, но в монастырь не хотелось… Алексей не на шутку привязался к Афросинье – крепостной своего воспитателя Никифора Вяземского. Неизменный советчик царевича Кикин советовал соглашаться на постриг: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять». В итоге Алексей заявил отцу, что готов стать монахом.
Ситуация явно зашла в тупик, поскольку Петр и Екатерина понимали, что даже в монастыре Алексей представлял собой потенциальную угрозу малолетнему Петру.
Потянув время, Петр уже из заграничного похода вновь требовал немедленного решения: либо в монастырь, либо приехать к нему в армию. Ультимативное требование царя не оставляло никаких сомнений в его намерениях. В условиях войны может случиться всякое, например шальная пуля (не исключено, что своя) – и царевич, как герой, возвращается в гробу в Санкт-Петербург. Траур и скорбь безутешного отца примирила бы его на почве христианского сострадания со своими подданными. Многие неудобные «семейные» вопросы были бы сняты…
Задуманный Петром сценарий был готов, о чем Кикин, находясь в ближнем окружении царя, вероятно, догадывался. Понимая это, у Алексея под влиянием Кикина уже был подготовлен замысел – бежать за границу. Письмо царя давало удобный повод выехать в Европу. Объявив, что принял решение отправиться к отцу, царевич 26 сентября 1716 года покинул Санкт-Петербург, а поздно вечером 10 ноября уже был в Вене. Здесь он обратился к австрийскому вице-канцлеру графу Шенборну: «Я прихожу сюда просить цесаря, моего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону… а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроил мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления…» В этих словах царевича прослеживается его информированность о планах Петра в отношении его самого и его детей.
Действия Алексея были продиктованы только отчаянием и чувством самосохранения. Проведенное позже следствие, несмотря на жестокие пытки обвиняемых, не обнаружило никаких далеко идущих замыслов даже у самых близких к нему людей, непосредственно причастных к побегу: Кикина и Афанасьева.
Встреча отца и сына произошла 3 февраля 1718 года в Кремлевском дворце в присутствии духовенства и светских вельмож. Алексей, надо полагать, искренне сожалел о содеянном, плакал и каялся, Петр же вновь обещал ему прощение при условии безоговорочного отказа от наследства, полного признания и выдачи сообщников. Следствие началось фактически уже на следующий день после церемониального примирения царевича с отцом и торжественного отречения его от престола. Петр одержал очередную свою «крупную» победу – затравил и принудил к отречению от престола своего 28-летнего сына – последнего истинно русского природного царевича. Для расследования вымышленного заговора была даже создана Тайная канцелярия во главе с Петром Толстым.
Первая волна разбирательств и репрессий завершилась в Москве, и в марте Алексей и Петр перебрались в Санкт-Петербург. Однако следствие на этом не закончилось. Царь настойчиво желал увидеть в сыне главу заговора, Толстой чувствовал это и стремился оправдать возложенное доверие. Запугав до смерти любовницу Алексея крепостную Афросинью, он добился от нее нужных показаний о мыслях и словах царевича за границей: о его надеждах на бунт или скорую смерть отца, о письмах, которые он направлял в Россию архиереям, желая напомнить им о себе и своих правах на престол.
Царевича, сломленного задолго до физических истязаний, несколько раз пытали. Изначально Петр был склонен возложить вину на мать Алексея, его ближайших советчиков и духовенство, но за полгода следствия выявилась картина столь масштабного и глубокого недовольства его политикой в среде элиты, что о наказании всех «фигурантов» дела не могло быть и речи. Тогда царь прибег к стандартному ходу, сделав подозреваемых судьями и возложив на них тем самым символическую ответственность за судьбу главного обвиняемого. 24 июня Верховный суд, состоявший из высших сановников государства (127 человек), единогласно, кроме Якова Брюса, приговорил Алексея к смерти. Таким образом, вся недовольная элита была повязана кровью безвинно убиенного царевича…
На настоящий момент никто не знает, как именно умер царевич. Эксгумацию его останков не проводили. Петр был менее всего заинтересован в разглашении подробностей неслыханной казни собственного сына (а в том, что это была именно казнь, сомнений почти нет). Но Алексея нужно было представить для потомков в образе «Иуды Русской земли», чтобы и через 1000 лет любой россиянин (не утруждая себя поисками истины) хотел бы бросить в него камень! Им была измышлена легенда о «коварном изменнике Родины», «предателе интересов России» и «идейном руководителе заговора с целью государственного переворота», которого он лично выявил и, проявив исключительную принципиальность, хотел подвергнуть публичной казни, но не успел… Петр не только уничтожил своего сына Алексея физически, он растоптал на века его душу и честь.
Безвинная мученическая смерть последнего русского царевича не осталась без Божьего участия. Через год умер четырехлетний сын Петра и Екатерины – Петр Петрович, а через 7 лет в страшных мучениях, так и не выбрав себе достойного преемника, скончался сам император Петр I Великий.
Игорь Горолевич Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств. Калуга «Секретные материалы 20 века» №17(351), 2012
